Джона просто так, значит признать на всю страну, что его и вправду пытались убить в тюрьме. Это признание опасно для Гордонов не меньше, чем для Мерея. Оно не оставляет никакой дороги, кроме смертной вражды.
— Она напугана. Ее пугают всем на свете, — говорит мать, — а она из тех лошадок, к которым нужно подходить с лаской.
Этого тоже никто не услышит, а какой мог бы выйти донос: «Леди Хантли назвала Ее Величество лошадью!», хотя сравнение скорее оскорбительно для лошади. Джордж не знал, откуда взялась эта мысль, может быть, из рассказов жены о жизни при дворе, может быть, от Джеймса, а может выходка королевы в Абердине подсказала. Мысль просто сложилась во всей ее непочтительности. Но мать была права, а отец раньше ошибался. Сила и твердокаменная гордость тут не помогут. Мария-регентша знала, что вьюнку лучше всего опираться на стену — и была очень внимательна к лорду Хантли. Мария-королева его попросту боится.
А потом Джордж Гордон совершил ошибку. Не первую, не последнюю, но одну из самых серьезных. Потому что следующая мысль развернулась слишком быстро, была слишком правильной. И он произнес ее вслух, забыв, где и перед кем говорит.
— Вы не должны соглашаться, мой господин. Джон не должен ехать. Ни в коем случае.
Он знал это, он видел это так же ясно, как мелкую решетку окна, как узлы переплета. Как видел бы небо над головой, если бы не находился под крышей.
Стирлинг — королевский город и королевская крепость. Мария может считать, что речь идет только о жесте доброй воли, но она доберется в Стирлинг не раньше, чем через полтора или даже два месяца… Прежний комендант был Гамильтоном, родичем Аррана, а значит, по крайней мере, не врагом — но он умер летом, место пусто. Кто его займет? Как далеко пойдет заместитель покойного, чтобы заслужить благосклонность королевского совета? Кого там могут купить деньги Огилви? Что бы ни думала королева, в Стирлинге сейчас болото. Шагни — утонешь. Туда нельзя.
Отец тогда ничего не сказал. Вообще ни слова, будто не услышал. Может быть, не хотел, чтобы в спор вмешалась супруга — ей он мог приказать удалиться и не вмешиваться… мог, но никогда так не делал. Нет спора — некуда и вмешиваться. Лорд Хантли просто поступил по-своему. Если «поперек» и «наоборот» — это по-своему.
Потом было так ясно: согласиться. Встрять, раскрыть рот. Одобрить замечательную идею Ее Величества. Джордж Гордон, шериф Инвернесса, отлично знал этот прием, граф Хантли был не единственным человеком на свете, который делал все наперекор. Просто Джордж слишком поздно увидел, что и с отцом можно, нужно поступать именно так. Управлять им. Совершенно непочтительно, грешно и гореть такому сыну в Аду… но ему и так гореть, а все бы пошло иначе.
Утром в Финдлэтер уехал гонец, а вечером прибыл другой, из Абердина, в королевских цветах. Ее Величество отклоняла предложение погостить в Хантли, отклоняла вежливо и осторожно, разве что прямо не ссылаясь на опасения своего совета и свиты. И просила оказать ее именем гостеприимство альбийскому посланнику, приехавшему обсуждать условия будущей встречи между правительницами севера и юга — Мария умудрилась не упомянуть ни одного титула — ибо из-за переизбытка желающих получить доступ к ее особе посла не удалось бы разместить в Абердине с подобающим почтением…
Джордж тогда подумал, что эта затея пришла в голову Мерея, Мэйтленда или кого-то из стервятников размером поменьше, но смысл ее очевиден: обвинить Гордонов в сговоре с альбийским посланником. Чтобы появились улики, посланника попросту послать к Гордонам. Действенный способ, трудно поспорить. А откажешься принимать — обвинят отнюдь не в непочтительности, а в том, что готовили ловушку и засаду на Ее Величество, потому и испугались. На самом деле могли хотеть именно этого. Впрочем, выигрывали и так, и так.
Рассчитывать на то, что посла здесь обидят, не могли даже стервятники…
Вот тогда, вот тогда Джордж ошибся снова — собрался в дорогу и испросил у отца разрешения все же отправиться к тестю. Мария, подумал он, потратит на объезд северо-востока не менее трех недель, потом вернется в Абердин отдохнуть. И станет отдыхать дней десять, а то и двадцать, будет уже середина или конец октября. Даже если Мерей примется собирать вокруг себя недовольные Гордонами кланы — много ли он успеет за месяц? Да и они будут осторожничать. Да и у нас перевес, а Мерей — не самоубийца. А если он вызовет с юга войска, отец об этом узнает раньше. Еще есть время. Уговорить Аррана, уговорить Сазерленда — он родич, ему немного нужно. Поговорить с младшим Стюартом — он женат на сестре Джеймса, он связал себя с умеренными. И предъявить Мерею единый фронт. Слишком большую силу.
— Кстати, альбийскому посланнику не удалось стать союзником Ее Величества, — усмехается Лесли. Морщины у глаз кажутся трещинами в старой коже. — Его отзывают в Лондинум, не дожидаясь весны и не позволив встретить Рождество в Дун Эйдине.
Новость гораздо больше — просто комендант режет ее ломтиками и скармливает узнику понемногу. Он может делиться новостями долго, с удовольствием. Их хватит на целую вереницу еженедельных визитов. Так и до Пасхи можно дотянуть. Но первый кусок он наверняка нашинкует и подаст целиком. Прямо-таки пир.
— Чем он так прогневал Ее Величество Маб?
— Ха! — широко улыбается Лесли. — Вы лучше спросите, чем он ее не прогневал! Ну, для начала — кто же, по-вашему, спроворил Ее Величеству портрет и письмо Рочестера?
— Позвольте… но разве можно сделать такое без прямого приказа?
На самом деле — можно. Не менее четверти неприятностей с Альбой — результат даже не политики Маб, а частных затей частных же лиц, действующих в своих частных интересах или в интересах государства, как они их понимают. Только Томас Рэндольф не был похож на человека, способного так решительно и бесповоротно действовать от своего имени. За такую ошибку, если это ошибка, не только должность отберут, голову снимут. А Рэндольф не трус, но и не герой.
— Уж не знаю, — качает головой комендант, — только я еще думаю, что посланник о себе возомнил лишнего, как с Ее Величеством на север съездил и в большую милость вошел. Он ведь там и повоевать успел, чтобы не скучать в сторонке, пока прочие заняты. Ну и глаза Ее Величеству открыл… на многое.
Судя по интонации, Лесли кого-то передразнивал. Возможно, самого Рэндольфа. Актером коменданту не бывать. Но интересно будет узнать, не погостил ли посланник и под Инвернессом.
